«БАХЧИСАРАЙСКИЙ ФОНТАН» — В письме к Дельвигу, которое Пушк. перепечатывал в приложении к «Бахчисарайскому фонтану», поэт рассказал о легенде, на которой основана фабула поэмы. Письмо это имело в известном смысле полемическое назначение; рядом с ним в изданиях «Б. ф.» была перепечатана «Выписка из путешествия по Тавриде И. М. Муравьева-Апостола», где рассказано о бахчисарайском «мавзолее прекрасной грузинки, жены хана Керим-Гирея». Пушк. путешествовал по Крыму одновременно с Муравьевым, но решительно отвергал всякую связь с его рассказом: «Что касается до памятника ханской любовницы, о которой говорит М., я о нем не вспомнил, когда писал мою поэму, а то бы непременно им воспользовался». Муравьев спорит со «странной» легендой о польском происхождении похороненной жены Гирея, но Пушк. изобразил ее именно польской княжной. Письмо к Дельвигу указывает на душевную атмосферу, в которой был задуман (вероятно, еще в 1821 г.) и написан (в 1822 г. — в первой половине 1823 г.) «Б. ф.». Недаром Пушк. шутя называет поэму (в письме к Вяземскому 14 окт. 1823 г.) — «дрянью», прибавляя: «но эпиграф — прелесть». («Бесспорно лучше всей поэмы», — писал Пушк. уже в конце 1929 г. Плетневу.)
Этот эпиграф к «Бахч. фантану»— изречение персидского поэта Саади, повторенный Пушк. в «Онегине», сразу вводит нас в настроение глубокой задумчивости и воспоминаний. В августе 1823 г. Пушк. писал брату из Одессы, что прочитал поэту Туманскому отрывки из своей новой поэмы «Б. ф.», причем прибавил, «что я не желал бы ее напечатать потому, что многие места относятся к одной женщине, в которую я был очень долго и очень глупо влюблен». Даже свободу композиции Пушк. объяснял своей верностью тому воспоминанию, откликом которого была для него его поэма. «Радуюсь, что мой Фонтан шумит, — писал он Бестужеву (8 февр. 1824 г.). — Недостаток плана не моя вина. Я суеверно перекладывал в стихи рассказ молодой женщины... Впрочем, я писал его единственно для себя, а печатаю потому, что деньги были нужны». Издание поэмы он поручил Вяземскому, которому писал (14 ноября 1823 г.), посылая рукопись:
«Если эти бессвязные отрывки покажутся тебе достойными тиснения, то напечатай, да сделай милость, не уступай этой суке цензуре, отгрызайся за каждый стих и загрызи ее, если возможно, в мое воспоминание». К этому он прибавил просьбу «приписать к Бахчисараю предисловие и послесловие». Все это было исполнено Вяземским, и в начале 1824 г. «Б. ф.» вышел в свет с его предисловием. «Разговор между издателем и классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова». Гонорар — около восьми рублей за стих — превзошел ожидания Пушк.; получив от Вяземского часть денег, он писал ему: «Ты продал издание за 2000 р., а сколько же стоило тебе его напечатать. Ты все-таки даришь меня бессовестный... Уплачу старые долги и засяду за новую поэму». Вяземский должен был клясться, что «ни копейки от себя не бросил в «Б. ф.». Успех поэмы был очень велик, и новое ее издание (1827) появилось с рисунками Галактионова; драматическая переделка поэмы была поставлена в сентябре 1825 г., а «Татарская песня» из поэмы была положена на музыку В. Ф. Одоевским. Критики — в согласии с поэтом — указывали на недостаточность связи в целом (Карамзин), но этот беспорядок принимали за отражение романтической поэтики, отвергавшей сухую упорядоченность классиков; частности же поэмы — ее слог, колорит, описания — казались всем без исключения великим завоеванием русского языка. Сам Пушк. впоследствии считал, что «Фонтан» слабее «Кавказского пленника» и «отзывается чтением Байрона, от которого я с ума сходил»; с усмешкой вспоминал он о своем юношеском неумении «изображать физические движения страстей» и о том, как хохотал Ал. Раевский над изображением тоскующего Гирея: «Он часто в сечах роковых» и т. д. Но поэт с нежностью относился к «Фонтану», явно связывая с ним какую-то интимную страницу своей биографии. Об эпиграфе из Саади он вспомнил не только в «Онегине», но и в заметке о «Полтаве», где сообщает, что поэма в рукописи называлась «Харемом», но «меланхолический эпиграф, который, конечно, лучше всей поэмы, соблазнил меня». Наконец, в «Странствии Онегина» (стр. XVII) он вспомнил о своей молодости и годах пребывания на юге, связанных с «Фонтаном».