«ПИКОВАЯ ДАМА» — повесть, напечатанная в «Библ. для Чтен.» 1834 г., кн. 3, с подписью «Р.» и в том же году в «Повестях» Пушк. Следы начального замысла «Пушк. Д.» сохранились в бумагах Пушк. в виде наброска первой главы повести из жизни Петербург. великосветских игроков конца 20-х гг. («Года четыре тому назад») и черновых заметок о Шарлотте Миллер и Германе («Теперь позвольте мне покороче познакомить вас») (осень 1833 г.). Для ранней редакции «Пушк. Д.» характерна была установка на личный рассказ. Набросок «Года четыре тому назад» восстанавливал образ петербургской жизни Пушк. в 1818—1829 гг. (Ср. его письмо от 15 янв. 1832 г. к М. О. Судиенко: «Образ жизни моей совершенно переменился к неописанному огорчению Софьи Остафьевны и кавалергардских шаромыжников. От карт и костей отстал я более двух лет» и пр.). Все, что имело значение автопризнаний, из окончат. текста «Пушк. д.» было устранено. Заменив Шарлотту, первонач. героиню повести, Лизой, Пушк. для характеристики последней широко воспользовался материалами о «бедных воспитанницах и компаньонках», включенными им еще в 1829 г. в неоконченный «Роман в письмах» (Ср. гл. II «Пушк. д.» и первое «письмо» 1829 г.). Из набросков того же романа (зачеркнутые строки 7-го «письма») была извлечена и превращена в эпиграф к гл. II «Пушк. д.» заметка об юмористическом диалоге М. А. Нарышкина с Д. Давыдовым по поводу «демократической склонности» последнего к субреткам (см. об этом и письмо Давыдова к Пушк. от 4 апреля 1834 г.). Для эпиграфа к гл. III «Пушк. д.» был использован эпиграф к гл. II неоконченной повести «На углу маленькой площади» (1829). Фамилия Нарумова в гл. I взята была из отрывка, связанного с «Дубровским». Основой эпиграфа к гл. VI «Пушк. д.» явился анекдот в «Старой записной книжке» Вяземского, связанный с именем графа Гудовича. В чертах «старой графини» современники узнали (и сам Пушк. этого, судя по его дневнику, не отрицал) Н. Пушк. Голицыну (см.). Наконец, в образе «славного Чекалинского» Пушк. дал почти портретную характеристику московского игрока В. С. Огонь-Догановского (1776—1838) (см. письмо Пушк. к О.-Д. в 1830 г. о погашении 25 тыс. карточного долга). Некоторые общежанровые признаки фантастической новеллы связывают «Пушк. д.» с произведениями Э. Т. А. Гофмана, переведенного как раз в это время на франц. язык (в библиотеке Пушк. сохранилось девятнадцатитомное изд. Г. в переводе Леве-Веймара 1829—1833 г.), и его многочисленных подражателей. Так, эпизод с картой, превращаемой в портрет, восходит к «Элексиру сатаны» Гофмана. (В библиотеке Пушк. сохранилось франц. изд. этого романа, приписанное переводчиком Шпиндлеру). С героем другой повести Гофмана (Менар в «Счастье игрока») связаны детали характеристики Германа и эпизод с «убитой дамой» в финале карточной игры. Менее поддается точному учету связь «Пушк. д.» с «Шагреневой кожей» Бальзака (1831), но в его же «Красном кабачке» (1832) сохранились строки, явно учтенные Пушк. при выборе имени Германа. («Его звали Германом, как зовут почти всех немцев, выводимых писателями»). Анекдот о трех картах в завязке «Пушк. Д.» восходил к одному из эпизодов жизнеописания Калиостро. Внимательное отношение к традициям мастеров фантастической новеллы не помешало Пушк. сохранить присущий всей его художественной прозе трезвый реалистический упор. Об исключительном успехе «Пушк. д.» в самых широких читательских кругах (это был первый успех Пушк.-прозаика) свидетельствуют записи дневника Пушк., восторженное письмо к нему Сенковского, воспоминание Анненкова, двукратная высокая оценка новой повести в «Библ. для Чт.» и даже характер упоминания о ней в «Сев. Пчеле» 1834 г.